Евгений Марчелли представил на суд публики долгожданную премьеру — первую на основной сцене за своё время пребывания на посту художественного руководителя театра им. Моссовета. И, следует сказать, «Жестокие игры» (а именно эта пьеса Алексея Арбузова легла в основу спектакля) мало кого оставили равнодушными. Одни воспевали новинке хвалу (и вы в этом убедитесь, прочитав отзывы в интернете), другие истово ругали, но выйти из театра с совершенно «холодным носом» получилось у единиц зрителей.
Я совершенно не разделяю сетования людей, размышляющих о том, что «Жестокие игры», де, созданы в эстетике, чуждой «Моссовету». Театр — искусство, как раз и предполагающее поиск форм и смыслов. И если эксперимент оказывается успешным, то хвала создателям.
О «Жестоких играх» я рассуждала долго. Куда завели Марчелли поиски — на правильный путь или же в некий творческий тупик? Новый спектакль театра — не понятый многими шедевр или же откровенная неудача?
Ответ для себя я нашла несколько парадоксальный: да, это, увы, неудача. Но завуалированная. Режиссёрские ходы создают иллюзию наполненности и осмысленности происходящего, но, по факту, они лишь прикрывают звенящую пустоту большей части сцен постановки.
Я бы даже так сказала: спектакль Марчелли всеми силами сражается с текстом Арбузова. К счастью, одерживает поражение, и, по выходе из театра, вы действительно задумаетесь над всеми вопросами, поставленными перед зрителями автором пьесы. Одна проблема: никакой заслуги режиссёра в этом нет.
Арбузов не зря отмечает в ремарке: «Автор на сей раз рекомендует прибегнуть к натуралистической декорации». Наделяя персонажей максимально неестественной речью («Обстоятельнее беседуй», «Город Рыбинск есть», «Сам купить властен» — и это только начало первой сцены), он, тем самым, создаёт контраст, демонстрирующий искусственность существования молодых людей, собирающихся в квартире Кая.
Марчелли же заигрывается в изображение бессодержательной жизни героев, по сути, превращая первый акт в нереально тяжёлое и затянутое полотно, вызывающее вполне реальную головную боль.
Я прекрасно понимаю, что хотел сказать постановщик, но впервые вижу, чтобы своей цели режиссёр добивался, по-настоящему пытая зрителей. Сцены, которые длятся слишком долго для того, чтобы быть интересными — да, даже те, которые в иной ситуации впечатлили бы своей красотой и оригинальностью (скажем, Кай молча разрисовывает тело Девушки, как кажется, полгода, и задуманный эффект смазывается из-за усталости зрителей).
Находки из серии «пенопласт по стеклу» — я имею в виду молодецкий храп Нели, бесконечное щёлкание жевательной резинки и даже слишком громкое «рычание» винтов вертолёта во втором акте. На фоне этих «звуковых эффектов», вызывающих желание встать и уйти (это действительно физически невозможно воспринимать), происходят масштабные сцены. Психика зрителей разрывается на кусочки.
Да, осознаю, чего добивался Марчелли. Но это же бесчеловечно! И… вообще не театрально, если позволите так выразиться.
Максимально странные и клишированные герои — причём, невооружённым глазом заметна разница в существовании на сцене представителей «нового» и «старого» поколений артистов. Если «старички» умудряются выполнить требования режиссёра и при этом вложить в своего персонажа что-то живое, настоящее, эдакую «божью искру», то «молодёжь» действует чётко по указаниям Марчелли, работая по заданным схемам. Это ни в коем случае не критика, просто констатация различного подхода к актёрскому бытию (возможно, Евгений Жозефович, кстати, и недоволен эдаким «самоволием» «старичков», «извращающих» его задумки; откуда ж мы знаем). Одно бесспорно: именно глубина погружения «старшего поколения» является самой ценной гранью «Жестоких игр».
«Молодёжь», конечно, для самих себя оправдывает как своих персонажей в целом, так и отдельно взятые мизансцены, но за получившимися картонными фигурами не видно личностей самих артистов. У меня создалось впечатление, что я любуюсь театром марионеток — качественным, красивым, современным, но… Эти куклы делают лишь то, что повелел им «Карабас-Барабас» — смеются, плачут, орут, почём зря (и в самый неожиданный момент)… Но, по большей части, вещают нечто бесстрастным тоном.
Я полностью отдаю себе отчёт, что эти актёрские работы крайне интересны и сложны для тех, кто выходит на сцену. Но их же должен и кто-то из зала воспринимать…
Я как раз на днях услышала прекрасную фразу: «Есть театр про людей, а есть — про режиссёра». И пусть я в обычной жизни не приемлю такого употребления предлога «про», но в данный момент эти слова готова вылить в бронзе.
«Жестокие игры» — спектакль «про» Марчелли. Это его демонстрация не только своего стиля и взглядов, но и, в целом, намёк на путь, которым он собирается вести театр им. Моссовета. Можно сказать, манифест. Один вопрос — а зрители-то в этой истории где?..
И даже хор из почти 40 человек, который в один прекрасный (и, конечно, внезапный) момент выйдет на сцену в разноцветных дождевиках и исполнит Тик-Ток-хит «All I need is your love tonight» выглядит не отражением мысли: «Мы все — одиноки в толпе, но так хотим любви», — а демонстрацией режиссёрского всемогущества — вот, мол, на что я способен. А вам слабо?
К слову, многие считают сей хор «самым мощным моментом спектакля» — видимо, многочисленность поющих впечатляет. По сути же это ещё одна бесконечная и нединамичная сцена, окончания которой ждёшь изо всех сил.
Нет, я прекрасно понимаю, что никто не мешает режиссёру работать с «антитемпом». Только в «Жестоких играх» и его нет. Марчелли не использует время в своих целях — он просто растягивает происходящее на минуты и десятки минут.
Театр — мир условный. Он позволяет продемонстрировать бессмысленность и безыдейность существования героев куда как более щадящими для зрителей способами.
Здесь же я наблюдала, как в антракте довольно весомая часть публики отправилась по домам (и это — во время премьерного показа!), будучи не в силах более терпеть издевательства над собой.
Эти бедолаги так и не узнали, что вторая половина спектакля куда более приятна для восприятия — исключительно потому, что Арбузов позволил в ней активно действовать единственным по-настоящему живым и адекватным персонажам, Машке и Мишке Земцовым. Будучи своеобразным «противовесом» «столичной молодёжи», эта семейная чета и в «Моссовете» стала глотком свежего воздуха, вернувшим веру в современный театр.
Правда, в итоге нас возвратят в квартиру Кая — где всё будет «точно во сне». В версии Марчелли это когда все статично вопят без каких-то интонаций и тарабанят текст Арбузова. Проблема снова та же: слишком долго, очень однообразно… И, что самое печальное, смысл фраз (одних из самых важных фраз во всём спектакле!) размывается экспрессией и скрывается за громкостью криков.
Кто я такая, чтобы критиковать режиссёра, казалось бы? Это его находки, он так видит. Безусловно. Но если я осознаю, что ради формы плюнули на смысл, разве могу смолчать?
Нет, конечно, картинка красивая. Всё крайне современно — вплоть до неожиданного использования огромного задника-экрана. Впечатляюще летят брызги краски на бумагу… Но когда «перехипповали» — тогда «перехипповали». Забаловались. Забыли о том, что такое театр.
О хорошем: Марчелли размывает происходящее во времени, сначала перенося действие пьесы, написанной в 1978 году, в наши дни (скажем, Кай вручает Неле 10000 рублей «на бедность»), а затем — откатываясь назад (ну, или слова о том, что Неля купила шоколадку за рубль пятьдесят — просчёт). Но вот этот ход мне понравился — неважно, когда всё происходит (да и вопросов не возникает, почему герои спектакля в некоторые моменты просто не позвонили по мобильнику и не решили проблемы). Текст Арбузова — вневременной. Как минимум, сегодня поднимаемые им проблемы куда как актуальны.
Но, говоря о «Жестоких играх», нельзя не вспомнить слова Вахтангова. «Нет праздника — нет спектакля», — считал мэтр. Даже если душе больно, даже если постановка царапает всё твоё нутро, и ты выходишь из зала в слезах, всё равно чуть позже тебе станет светло и хорошо. И возникнет ощущение праздника. Хотя бы от того, что ты понял, проникся мыслями и откровениями, сокрытыми в спектакле. И от того, что тебя снова погрузили в неповторимое волшебство Мельпомены, делающее тебя пусть немного, но иным человеком.
Это в идеале. «Жестокие игры» не таковы. Два с половиной часа они мучают зрителей, медленно и методично вытягивая из них жилы.
Впрочем, я знаю, как можно получить удовольствие от этого спектакля. Первый вариант — не обращать внимания на происходящее на сцене, внимательно вслушиваться в текст Арбузова (который, пусть и был значительно урезан местами — особенно во втором акте, но важных изменений не претерпел) и размышлять об одиночестве, инфантильности молодого поколения и стремлении к любви.
Вариант номер два — обратный. Махнуть рукой на слова, вылетающие из уст героев, и впечатляться режиссёрскими находками. Так сказать, скользить на волнах происходящего. Эвона как Марчелли наворотил! Говорят, при таком подходе будет хорошо.
Театр им. Моссовета уже не впервые знакомит публику с Арбузовым. На протяжении 20 лет здесь шёл спектакль «Мой бедный Марат», и для тех, кто видел эту постановку, она остаётся одним из самых светлых театральных воспоминаний.
Какое будущее ожидает «Жестокие игры», пока неизвестно. Но что-то мне подсказывает, что данный опыт, как ни печально, долголетием не обеспечен…
