Под занавес сезона «Современник» презентовал публике свой вариант попытки разобраться в вечной проблеме отцов и детей. Режиссёр Павел Сафонов, совсем недавно впечатливший меня прекраснейшим и смешнейшим «Самоубийцей» в Театре Вахтангова, обратился к, будем честны, не самой известной пьесе Максима Горького «Мещане», развернув её под новым, актуальным углом.
Нужно вспомнить, что «Мещане» были первым драматическим произведением Горького — он создал пьесу в 1901 году, ещё, по сути, нащупывая свой стиль и пока только пробуя поднимать те проблемы, которые чуть позже станут для писателя центральными. В обществе уже назревала ситуация, при которой «верхи не могут, а низы не хотят» жить по-прежнему. Горький же обратил укоризненный взгляд на «середину», которая одновременно и «не хотела», и «не могла». Образованные люди, вроде бы даже разделяющие прогрессивные на начало 20 века взгляды, продолжали по инерции барахтаться в том же самом болоте, что и поколения до них, не имея ни сил (физических и моральных), ни стимулов (в первую очередь — внутренних) что-то изменить.
Павел Сафонов, не отбрасывая социальные аспекты (впрочем, общественные трансформации в его спектакле, как, кстати, и в ещё одной свежей премьере, «Вишнёвом саде» Ивана Поповски, проросшем на сцене «Мастерской Фоменко», являются не главной движущей силой, а «всего лишь» фоном, на котором развиваются события), погружается в семейную психологию. «Революционный кризис» здесь назрел в доме Бессеменовых, где «верхи» — глава семейства Василий Васильевич, зажиточный мещанин, и в какой-то степени его супруга Акулина Ивановна, а «низы» — их великовозрастные дети Татьяна и Пётр (обоим скоро тридцать лет стукнет, а они никак не могут найти своё место и предназначение в жизни).
Проблема поколений существует столько же, сколько само человечество (и сейчас она в очередной раз невероятно остра). Но мы, дети 90-х, пережившие слом системы, пожалуй, проникаем в суть героев, столь тщательно описанных Горьким, наиболее глубоко. Нам близки и переживания родителей, не понимающих, чего не хватает их детям, почему они отвергают былое и не могут жить так, как деды завещали. Кристально ясны нам и метания молодёжи — как той её части, которая оказалась в состоянии фрустрации и не осознаёт, куда двигаться, так и «активных революционеров», страждущих всё сломать и перестроить.
Сафонов спорит с Горьким: в отличие от писателя он не навешивает ярлыков и не рассуждает, кто из персонажей прав, а кто заслуживает порицания. Для него обе правды, правда отцов и правда детей, равноценны. Спектакль «Современника» — про обычных, в целом-то хороших людей, не желающих и не умеющих слышать друг друга.
Родители лишают сына и дочь права на самоопределение, на свободу мысли. Дети же «тяготятся под пятой тирании» и не хотят замечать любви матери и отца. Лишь Нил, приёмный сын и единственная надежда Бессеменова (ещё бы — он предпочитает честный, тяжёлый труд бесплодным разглагольствованиям и самокопаниям), вырывается из замкнутого круга и уходит из дома. Но если для Горького этот поступок близок к героическому, опять же, революционному, Сафонов демонстрирует зрителям крайнюю степень психологической глухоты, гордыни, разрушающей самое главное для человека — семью.
Эдакий перевёртыш получился, если позволите. Горький единственным не до конца, но положительным персонажем в своей пьесе видел именно Нила. Он был для писателя символом прогресса, нового мира, победительной силы (вспомните хотя бы монолог героя о том, что он любит ковать, потому как ощущает, что металл покоряется ему). У Сафонова же Нил, напротив, воплощение хаоса, анархии, регресса, и вопрос Татьяны: «Ты не боишься… за Нила замуж идти?» — звучит предостережением, а не ревнивой попыткой указать Поле на её несоответствие эдакому молодцу.
Только и Нилу постановщик оставляет право на собственную правду — не принимая, но всецело понимая оную. И это тоже правда детей — не злых, но озлобленных, не глупых, но ослеплённых. Тех, кто встаёт в авангарде перемен.
«Современник» сохраняет в неприкосновенности текст Горького, переосмысливая его глубинную суть — и пьеса более чем вековой давности начинает звучать щемяще современно. Нежелание понимания и жажда любви — два краеугольных камня постановки. И «чувственный аспект» у Сафонова куда важнее, нежели предполагалось драматургом.
И ведь на истинную, настоящую, безусловную любовь способны только Бессеменовы-старшие — как друг к другу (о, это крепкая, сплочённая, даже нежная пара, пусть и скрывающая приличия ради обоюдную сердечную теплоту), как и к непутёвым детям. Да, отец обожает поучить жизни «наследников» — так у него душа за них болит, кто бы поступил иначе?
Поля, конечно же, искренне любит Нила, а юноша — её, но драматург не слишком углубляется в их взаимоотношения, используя их как тот фитиль, который запалит сюжетную бомбу. А вот Бессеменовы-младшие не любят в первую очередь сами себя, а через это — и весь мир. Но если Петру Сафонов даёт шанс на будущее, наделяя Елену Николаевну, пассию молодого человека, крепким стержнем и трезвым взглядом на жизнь, то у Татьяны, увы, всё гораздо печальнее…
Основная сложность, вставшая перед режиссёром, это непосредственно сам текст Горького. Первый опыт написания пьесы оказался сомнительным: Алексей Максимович, видимо, не умея ещё ёмко и кратко вкладывать в реплики персонажей смысловую составляющую, заставил своих героев изъясняться многословно, цветисто, философски (или же псевдо-философски), а главное — абсолютно не жизненно.
Павел Сафонов поступил единственно верным образом: он поместил действие в символическую реальность, позволяющую играть со смыслами и сущностями. Сценография Максима Обрезкова, традиционно, великолепна: мир Бессеменовых сотоварищи теснится в эдакой коробке из клёпаного металла (того самого, получается, покорённого, укрощённого, символизирующего сломленность героев), не защищающей от внешних напастей, но являющейся тюрьмой для душ. И в этом мире-иносказании (получившем дополнительный объём посредством костюмов Евгении Панфиловой, светового дизайна Андрея Абрамова и музыкального сопровождения Вадима Маевского) герои выглядят стопроцентно естественно, настояще, а их речи звучат совершенно гармонично.
Очень интересен режиссёрский выбор артистов на некоторые роли. Я имею в виду работающих в состав Татьяну Корецкую и Марину Хазову (Акулина Ивановна), а также Ивана Стебунова и Даниила Попова (Нил). Люди, которым доверены одни и те же персонажи, настолько различны (в первую очередь — внутренне, хотя у Нилов, как я понимаю, даже костюм у каждого свой), столь по-своему они подходят к задачам Сафонова, что в итоге получаются разные, но одинаково весомые и великолепные спектакли (то бишь, всё, как я особенно люблю).
Рекомендаций по выбору состава от меня не будет — они невозможны (в конце концов, не на вкусовщину же опираться?). В остальном же «разнообразия» не предполагается: все прочие роли доверены только кому-то одному, и актёрские работы заслуживают самых громких аплодисментов. Виктория Романенко (Татьяна), Владислав Прохоров (Пётр), Сергей Гирин (Перчихин), Вероника Амирханова (Поля), Марина Лебедева (Кривцова), Олег Феоктистов (Тетерев), Елена Плаксина (Цветаева), Владислав Ница (Шишкин) и, конечно же, Александр Балуев (Бессеменов) с невероятной лёгкостью принимают непростые условия существования, которые изобрёл режиссёр, и создают ещё одну правду — театральную, условную, но такую достоверную…
И вот уже Горький перекликается с Шекспиром, прошлое с настоящим, гротеск с искренностью — и весь зал на поклонах вскакивает с кресел, чтобы одарить команду спектакля шквалом аплодисментов (и тут тот случай, когда стоячая овация вызвана порывом души, а не некоей случайностью или желанием получше рассмотреть артистов напоследок, а головы впередистоящего люда этому не способствуют).
«Мещане» — безусловная удача «Современника» и ещё одно манящее название в столичной театральной афише. Спектакль невероятен по наполненности — как постановочной, так и смысловой. И можно не любить творчество Горького, не интересоваться историческим периодом, в рамках которого разворачивается действие пьесы, но выйти из театра с равнодушным лицом не получится.
В конце концов, «везде страдает человек! Такая уж у него привычка…» Тут же страдают другие (да ещё и высокохудожественно), а эмоционально наполняешься и очищаешься лично ты — да ещё и задумываешься, а достаточно ли ты внимателен к своим близким? Не выстроил ли между собой и ими непреодолимую металлическую стену — невидимую, но вполне ощутимую? И, быть может, жизнь твоя станет хоть немного, но лучше.
