В репертуаре театра «Современник» появился абсолютно феерический (и я с полным осознанием происходящего употребляю это громкое слово) спектакль под простым названием «Чагин». Почти четыре часа неторопливого, но сверхнаполненного действия, Другая сцена (а значит — почти камерный формат и максимальная близость к каждому зрителю), девять артистов (немного для столь длительной и насыщенной постановки), три акта — совершенно разных (как будто бы «позаимствованных» из отдельно существующих спектаклей), но при этом неразрывно связанных друг с другом, два антракта… А в итоге — театральная история, которая лично для меня пролетела буквально на одном дыхании (разве что спина, бедненькая, потом напомнила о себе — но то я, слабая телом), и в финале которой я искренне, от души всплакнула — но и не менее сердечно порадовалась забрезжившему над всеми нами свету.
Давно я так не ждала похода на спектакль. Тут поясню: в начале октября, перед премьерой, я присутствовала на пресс-показе, где фотографам и прочим любопытным показали исключительно второе действие (если что, это нормальная практика). Ничего не поняв из происходящего (как, впрочем, и все, не читавшие книгу-первоисточник), я всей душой влюбилась в артистов, даже в столь сложных условиях (когда необходимо полновесно вжиться в образ на показе «без конца и без начала», а тебе в лицо ещё и фотозатворы щёлкают) творивших истинное волшебство… А ещё снова впечатлилась мышлением режиссёра Сергея Тонышева, подтвердившего, что он умеет из любых вещей извлекать стопроцентную магию.
Я жаждала увидеть «Чагина» во всеоружии — и теперь со всей ответственностью заявляю, что настоятельно рекомендую посмотреть этот спектакль всем настоящим театралам. Эмоциональная насыщенность гарантирована. Удовольствие от режиссёрских находок — обещаю. Кайф от работы артистов — невероятный. Вот «мимокрокодилам», посещающим храмы Мельпомены раз в год (и это в лучшем случае), однозначно, «Чагин» дастся тяжко — даже самые эталонные четыре часа спектакля требуют определённой подготовки.
Но это я просто предупреждаю, не переживая за будущее постановки. Ибо она — аншлаговая, и вот сейчас, в ноябре, нужно ловить билеты на январь.
Есть ещё одна тонкость: поклонники Евгения Водолазкина (по роману которого и был поставлен спектакль) в своих отзывах нередко сокрушаются, что сценический «Чагин» довольно далёк от первоисточника — вырезаны важные моменты, расставлены иные смысловые акценты, чуть иначе, нежели ожидалось, поданы герои… Но сам Водолазкин в интервью отмечал: «Для меня это скорее встреча с новым текстом. То, что создается на сцене, — это не совсем то, что я написал. „Чагин“ в „Современнике“ и мой роман — это, безусловно, родственники, но очень дальние. И у меня поэтому никогда нет ревности к режиссёру: мол, что-то не включили, что-то не сказали. Я рад приветствовать и принять постановку „Чагина“ как развитие книги, как ещё одну интерпретацию. Как чью-то мечту о моём тексте».
Я, не знакомая с романом (хотя обязательно прочитаю его на досуге), могу со всей ответственностью заявить, что инсценировка Сергея Тонышева и Ирины Малковой определённо является интересной, законченной историей, отвечающей на все поставленные создателями вопросы. Здесь чудесный язык, лёгкость повествования, поразительная для непростых поднятых тем (хотя понять суть открытий профессора Спицына до конца я так и не смогла; впрочем, для погружения в происходящее это абсолютно не требуется), головокружительно быстро закручивающийся и плавно, поступательно, очень достоверно доходящий до своей развязки сюжет. И странная, охватывающая пять десятилетий, загадочная история жизни человека с уникальной памятью становится близкой и актуальной.
Суть вот в чём: молодой сотрудник некоего Архива Мещерский разбирает бумаги своего умершего коллеги — Исидора Пантелеевича Чагина, древнего, нелюдимого старика, пропахшего дегтярным мылом и чесноком, «светила архивного дела», мнемониста (он с ходу запоминал всё, что угодно, и никогда уже ничего не забывал). Обнаружив личный дневник Чагина, Мещерский внезапно осознаёт, что некогда Исидор был совершенно иным — восторженным, открытым юношей, носившим отнюдь не постоянные серые пиджаки, но вполне модные наряды (о, он был настоящим денди), и ещё не считавшим свою удивительную память проклятием.
Мещерский читает страницу за страницей, и мы видим былого Чагина — ребёнка, впервые влюбившегося школьника, студента (тогда-то, на защите курсовой, впервые и проявились способности мнемониста)… Вот дневник описывает знакомство Исидора с двумя Николаями — Петровичем и Ивановичем, сотрудниками эдакой Центральной городской библиотеки, в которой один отвечал за внутреннюю безопасность, а второй — за гражданскую оборону. Николаи делают молодому человеку предложение, от которого сложно отказаться: если после института он не хочет отправляться по распределению в родной Иркутск, а предпочитает остаться в Ленинграде, получить личную квартиру (дело поистине невероятное) и работать в альма матер, ему необходимо «просто» внедриться в некий Шлимановский кружок.
В этом кружке под руководством «профессора» (в реальности он им не является) Вельского изучают Генриха Шлимана, откопавшего Трою. Вельский, пользуясь служебным положением, распечатывает недоступные в продаже (СССР, 60-е — неудивительно) материалы об исследователе. А попутно — и различный запрещённый самиздат. «Библиотекари» Николаи дают Чагину задание — рассказывать обо всём, что происходит на собраниях кружка (и не просто так, а дословно, как он, спасибо памяти, умеет).
В числе «шлимановцев» — Вера, в которую Исидор влюбляется, а девушка отвечает ему взаимностью. И вся эта идиллия в один прекрасный миг разрушается — ибо не просто так же «библиотекари» внедряли Чагина в кружок… Теперь наш герой — предатель, изгой (впрочем, он сам себя в таковые определил), Вера, конечно же, бросает его, а Исидор уходит из института и начинает новую, одинокую жизнь — такую, в которой никому уже не повредит его поразительная память.
Всё это — события первого акта, пересказанные нам Мещерским. Второй акт — в нём сообщается о работе Чагина на эстраде (вот так пригодились его способности мнемониста), — это бенефис артиста Эдварда Грига, с которым Исидор делил гримёрку, и который на долгие годы стал одним из немногих друзей нашего героя. Григ открывает нам нового Чагина — рухнувшего и раздавленного, мечтающего избавиться от своего тяжкого груза — памяти. И профессор Спицын ищет способ, как научить Чагина забывать…
А потом будет третий акт — медленный, колеблющейся между реальностью и фантазией, тот, в котором всё встанет на свои места…
Странное, болезненное, но такое захватывающее повествование! Насыщенное шикарными режиссёрскими находками — Сергей Тонышев мастерски играет со временем и пространством, позволяя персонажам существовать и в прошлом, и в настоящем, балансируя между комедией и трагедией, настоящим и вымышленным. «Чагин» — это однозначно «режиссёрский» спектакль, и постановщик оказывается идеальным рассказчиком, полностью оправдывая выбранную им длительность действа.
За погружение в атмосферу происходящего отвечает сценография: персонажи помещены в условное пространство, заполненное коробками (в них, явно, хранятся архивные документы — так же, как факты и события в памяти Чагина). Груды коробок трансформируются и в различные помещения, и в ленинградские локации, и в театральную сцену (художник-сценограф — Филипп Шейн, художник-технолог — Артём Гайнанов, художник по свету — Иван Васецкий).
А жизнь героям спектакля (причём, зачастую не одному, а сразу нескольким на брата, спасибо, в том числе, и костюмам Владимира Кравченко) дарят невероятные артисты «Современника». Здесь тот случай, когда просто невозможно выделить кого-то отдельно — фееричны все до одного.
Разве что женские роли чуть менее выигрышны — но таковыми они изначально придуманы. Впрочем, Вероника Амирханова (Ника) делает всё возможное и невозможное для того, чтобы публика поняла и поверила в то, что людям необходим кто-то близкий, ибо с ним жизнь отнюдь не так страшна. Уж если отшельник-Чагин пришёл к такой мысли, то мы и подавно должны. А Анастасия Кутявина (Вера) — «отвечает» за то, чтобы финал стал окончательно зубодробительным, заставляя зрителей позабыть, как дышать.
Персонажи-мужчины же — красавцы, как один. Евгений Шишкин — это такой трогательный и немного несуразный Мещерский, который вполне мог бы повторить судьбу Чагина (да, не полностью, частично, но и это не слишком радостная перспектива), но теперь, погрузившись в дневник Исидора, он точно пойдёт по иному пути. Анатолий Кормановский (Вельский) доказывает, что человеком можно остаться даже после тяжелейших жизненных испытаний. А ещё впечатляет игрой на музыкальных инструментах.
Два Николая (Ефим Белосорочка и Иван Новиков) одновременно и пугают, и веселят. И мы получаем информацию для размышлений: для того, чтобы изжить в себе зверя, нужно вовремя приложиться головой о ступеньку (и хорошо бы, чтобы это произошло иносказательно, а не как у Николая Ивановича). Профессор Спицын в исполнении Максима Тенякова — мой любимец. Тут вам и учёный не от мира сего, и человек с прекраснейшим чувством юмора и тонким пониманием жизни. А предатель Альберт — второй персонаж Тенякова — максимально иной. Мощное перевоплощение!
Илья Лыков творит на сцене истинные чудеса (да что там, он даже «зонтик телепает» гениально). Эдвард Григ (он же — Эдуард Григоренко) царствует на протяжении всего второго акта, зачаровывает и гипнотизирует. (У меня особенное отношение к этому персонажу, ибо он и манерой речи, и жестами, и позами невероятно напоминал одного моего знакомого. Даже страшновато порой становилось.) Плюс Лыков демонстрирует нерядовые вокальные данные — и финал второго акта я вам особенно рекомендую.
Ну, и, конечно, лично он — Исидор Чагин в исполнении Семёна Шомина. Герой кардинально меняется на протяжении спектакля (причём, несколько раз) — и при этом остаётся одной и той же цельной и внятной личностью. Первоклассная актёрская работа, за которой наблюдаешь безотрывно.
Спектакль-биография — непростой, на самом деле, жанр, ибо постановщику необходимо внятно объяснить зрителям, зачем, почему, для чего мы изучаем жизненный пусть вот этого конкретного персонажа (и неважно, существовавшего в реальности или вымышленного, пусть и имевшего прототипа, как здесь). Сергей Тонышев со товарищи с самой первой сцены влюбляет публику в своего Чагина.
И пусть выводы каждый присутствующий сделает свои (от определения «цены радости» до непростого выбора: память или забвение), но «Чагин» определённо надолго оставит след в душе. Для меня вся эта история — во многом про прощение и целительную силу любви. А жизнь — штука такая. Некоторые вещи нельзя забывать. А другие — невозможно, губительно помнить.
…и уж если мы не сумеем, как Чагин, выбросить из сознания лишнее, ненужное, то надо попытаться хотя бы спрятать всё это в дальний уголок мозга и существовать, не обращая внимания на сей тяжкий груз. Осталась мелочь: научиться непростому искусству забывания…
