Вы обтартюфитесь от головы до ног…
Над этим спектаклем я размышляла очень долго — не потому, что он как-то особенно сложен или запутан. Я никак не могла осознать, чем же данная постановка на самом деле является: что в её сути, какие смыслы (или их отсутствие) заложены, что это, наконец, громкий провал или неявная мне, но признанная знатоками удача? Впрочем, даже сейчас я не могу до конца сформулировать чёткое мнение. Потому просто порассуждаю…
«Тартюф» в Театре Моссовета. В основе — пьеса Мольера. Постановщик — лично худрук театра Евгений Марчелли (что сразу говорит нам, как минимум, о нетривиальности подхода). Камерная сцена «Под крышей» — а, значит, мы определённо имеем дело с неким экспериментом, и именно с данного ракурса и следует, в первую очередь, смотреть на спектакль.
Не видоизменяя текст (к слову, использован древний, аж 19 века, прозаический перевод Е. Федюкина), Марчелли переносит действие в наши дни. Точней, не так. Персонажи наряжены в современные одежды, вкрапляют в речь сленговые словечки, говорят со знакомыми нам всем интонациями, даже думают, как видится, вполне в духе дня сегодняшнего. Но вот всё происходящее — оно «тогдашнее», из 17 века, где дочерей выдают замуж по велению отцов (хотя и здесь мы, местами, недалеко ушли, верно?), а ситуацию разрешает бог из машины в лице короля.
И вот эта «эклектика» именно в спектакле Марчелли вполне уместна: постановщик рассуждает категориями вневременными, общечеловеческими, ему важно, что в душах людей, какова их мотивация и моральные принципы. А эти вещи не изменяются с момента зарождения мира.
Зрители сидят по обе стороны от узкой полоски «сцены-подиума» — так, чтобы действие происходило в непосредственной близости от каждого, чтобы можно было рассмотреть мельчайшие мимические оттенки, чтобы почти погрузиться в происходящее — но именно почти. Не зря постановщик определяет жанр как «Трагифарс. Кино». Не будет никаких экранов и видеопроекций, как можно предположить. «Кино» — именно из-за отсутствия дистанции между публикой и артистами, из-за смены крупных и дальних планов (это когда герои отправляются в дальние концы сцены), из-за возможности в деталях изучить каждый шовчик, каждую мелочь.
И Марчелли создаёт некий невидимый, но почти ощутимый барьер между действием и зрителями: виртуальный телеэкран, воображаемую преграду, выстраиваемую подсознанием четвёртую стену, которая, с одной стороны, отделяет публику от сюжета, не даёт «провалиться» в него, позволяет остаться не «соучастниками», но сторонними наблюдателями, а с другой, спасает во время наиболее эмоционально заряженных сцен. Не будь этого несуществующего «телеэкрана», было бы ой как сложно выдержать чувственный накал ряда моментов (если в спектакле Марчелли никто не орёт друг другу в лицо, то это — не спектакль Марчелли), а так — «мы в домике». Интереснейшее ощущение!
Сценография минималистична (художник — Анастасия Бугаева). В первом действии вся сцена покрыта блёстками, лентами серпантина, пластиковыми стаканчиками, деталями карнавальных костюмов, резиновыми игрушками… (Сразу отмечу: забавная находка; персонажи, перемещаясь по сцене, наступают на эти игрушки, и раздаётся громкий писк — порой, в самые неожиданные и напряжённые моменты. Знаю, что кому-то эти звуки мешали, а меня они навели на мысли о том, как всё в жизни переплетено, и как в партитуру трагедии бытие «вписывает» нотки комедии, неизбежные и внезапные.) Всё логично: младая Эльмира, согласно пьесе Мольера, устраивала вечеринку (с неё, собственно, и начинается повествование — шумной, яркой многолюдной, благо, в этом коротком эпизоде заняты не только «моссоветовцы», но и артисты театра МОСТ), и мы наблюдаем её последствия.
Действие второе ещё лаконичнее: сцена почти пуста, на ней лишь дешёвые стол и стулья из белого пластика (символ «ненастоящности», фальшивости всего происходящего). Фокус — на артистов (даже в тот момент, когда они скрываются за кулисами, и мы достаточно долгое время слышим лишь их голоса; ещё одна спорная, как я узнала из многочисленных отзывов, сцена, которая меня, как ни странно, впечатлила: самые ключевые события происходят не на глазах зрителей, а где-то там, вдалеке, но при этом они ощущаются ещё острее, нежели всё им предшествующее).
Режиссёрский подход — фирменный. Это, если позволите так выразиться, «стопроцентный Марчелли». Эмоциональность, чувственность (местами — почти животная), переход от шёпота к крику, внезапность прочтения привычных вещей и… смена смыслов на противоположные. И вот здесь у меня возникают определённые сложности восприятия.
Прозаический перевод лишает текст Мольера его лёгкости, простоты, красоты — и, что самое страшное, юмора. Понятно, что Марчелли данного эффекта и добивался, ибо ставил трагифарс — и он отнюдь не подразумевает того, что публике будет смешно, ибо фарс может быть и воплощением кошмара. (Хотя, не скрою, читала, что кто-то, сидя в зале, изрядно хохотал.)
Проблема в том, что мы сегодня не можем считать те подтексты, которые закладывал в пьесу драматург (то бишь, сатиру на современное ему духовенство), и видим лишь простенькую комедию без какого-либо второго дна. А потому загодя ожидаем, что нас хоть немного, но развлекут. Право постановщика вкладывать в спектакль те глубины, которые ему близки, другое дело, что диалоги, лишившись своего комизма, зазвучали наивно и выспренно. А уж их прозаическая форма дело усугубила.
Не рассчитаны строки Мольера на такую звериную серьёзность подачи (ну, это примерно как «Федота-стрельца» с покерфейсом озвучивать, трансформировав его в трагедию). И сидишь, фрустрированный, пытаясь увязать то, что ты слышишь, с тем, что видишь.
Скажем, первая сцена: та, где госпожа Пернель (Ольга Остроумова / Лариса Кузнецова) высказывает своё недовольство «младым поколением». Изначально консервативная комическая старуха должна была символизировать закоснелость, узкомыслие, деспотизм. У Марчелли же госпожа Пернель искренне переживает за нравы и образ жизни молодёжи, её монолог полон боли и сострадания к ним, невнемлющим (и невероятные артистки, которым доверена сия роль, демонстрируют вершины мастерства).
Только вот с сутью происходящего, с текстом пьесы такая трактовка «не бьётся». Приходится додумывать самостоятельно, связывать смысловые ниточки воедино, прокладывать мостики между кусочками, не соединёнными никакой логикой. Но ведь это — задача не зрителя, а режиссёра. Наше дело — плыть по волнам повествования, а не достраивать мысленно «здание» спектакля, чтобы оно не шаталось.
И самое главное: Марчелли признался, что главная идея его постановки в корне отличается от таковой у Мольера. Тема «волка в овечьей шкуре», обманщика и лицемера под маской святоши, по сути, отправлена на второй план — и даже не слишком важна. Режиссёр, по его словам, поднимает тему любви взрослого, пожившего человека к молодой женщине (в спектакле это показано весьма наглядно, ибо Оргон в исполнении великолепного Валерия Ярёменко, как подсчитал сам артист, на 40 лет старше своей жёнушки Эльмиры — Дарьи Балабановой). И вот застёгнутый на все пуговицы Оргон (во всей смыслах, ибо на сцене данный персонаж появляется в строгом деловом костюме) размышляет, что же ему делать со своими чувствами, отпустить ли жену к новому возлюбленному или оставить всё, как есть… В этом — главная трагедия.
А я скажу так: главная трагедия в том, что всё вышесказанное… не считывается. Эльмира же ни к кому не собиралась уходить — тем более, к несуразному, смехотворному Тартюфу (мощнейшая работа Виталия Кищенко), её вполне устраивало имеющееся состояние дел… (К слову, неясны и корни привязанности Оргона к Тартюфу — никакой тяги к благочестию в хозяине дома не замечено.) И всё это звучит в пьесе — и, более того, демонстрируется на сцене «Моссовета». А катастрофа поздней любви — нет. И потому во время поклонов ты сидишь с одной мыслью: «А ради чего, собственно, нам это всё показывали?»
Лично для меня «Тартюф» стал задачкой с недостающими данными: крайне интересная (даже, пожалуй, цепляющая поначалу), необычная трактовка, подача пьесы в абсолютно новом ракурсе, отличный актёрский ансамбль, когда любуешься каждым, не отрываясь… И отсутствие понимания, в чём здесь, собственно, соль. Мольера в спектакле нет — но не появилось и его смыслообразующего заменителя. И вот эту проблему не решишь ничем, даже если ты максимально благожелательно к постановке будешь настроен и попытаешься оправдать для себя все её слабые места.
Посмотреть спектакль стоит тем, кто отлично знаком с «оригинальным» «Тартюфом» и жаждет поглядеть, во что эту пьесу можно трансформировать. Поклонникам театра и его артистов, несомненно, тоже можно «под крышу» заглянуть. Остальным же я рекомендую покупать билеты на свой страх и риск.
В любом случае, это был эксперимент — и его итоги могут быть любыми. Тем паче, что театр — штука во многом субъективная.
Материал подготовлен по аккредитации и для портала Musecube.
